Would you rescue me?

Этот город не спал по ночам, ни утром, ни вечером в нем было покоя. Жизнь здесь не стояла на места, и это сильно отличало ЛА от города, в котором он вырос. Города, который Милле любил и ненавидел всей душой.

Милле уехал в колледж на другой конец Америки и возвращался всего дважды. Оба раза, чтобы найти Адама. Странно, что он вспомнил об этом после стольких лет. Всё, что напоминало, Милле смог забить камнями, память была жестока, но и он научился жестокости. Дал слабину всего дважды. Когда просил отца Адама дать его новый номер, почти сразу после того, как Адам уехал из города.

Второй раз, когда узнал университет, в котором Адам учился, и приехал туда. Как идиот пытался найти его, спрашивал ребят, даже пошел в администрацию, но там не знали такого студента, так что Милле ничего не оставалось как уйти. Может и к лучшему, потому что... Ну честно, что бы Милле мог ему сказать?

Что он, Адам, мудак, и разбил его сердце? Или что должен был забить хуй на всех и перестать бояться, остаться с ним? Просто позволить себе быть счастливым? Милле верил, что может сделать Адама счастливым, потому что делал. Даже когда всё пошло по пизде, и Адам всё меньше радовался и почти перестал улыбаться рядом с Милле.

— Невозможно, — отвечает сам себе. Они всё испортили. Даже сейчас сердце сжимается, тогда ему казалось, что больше он никого не сможет полюбить. Хорошо, что это оказалось неправдой. Хорошо, что тогда он встретил Энни, которая вытащила его из дерьма и морального разложения. Они даже встречались какое-то время, но смогли остаться друзьями, потому что и начали с дружбы. А теперь Энни счастливо рассказывает о том, как ее парень, уже жених, сделал ей предложение. Милле ухмыляется и обещает быть крестным для их первого ребенка.

Энни тепло улыбается и обещает подумать, но Милле уже знает, что она согласна. Он знает ее слишком хорошо, в конце концов их дружбе в это году исполнилось семь лет, больше, чем каким-либо другим отношениям Милле с людьми.

Не то, чтобы он не впускал людей, просто очерчивал границы — видимые и не очень, и не позволял себе терять голову. Когда-то ему это слишком дорого обошлось.

Милле отшучивается на слова Энни о том, что парень за тремя столиками от них буквально поедает его глазами. Лантоши даже не смотрит на него, сегодня нет настроения для одноразовой встречи, лучше он завалится спать пораньше и обойдётся без неловких ситуаций прощания.

Он даже не смотрит на него, а зря, потому что подворачивает голову случайно и замечает профиль, наклон головы, волосы, детали, которые, казалось, должны быть стёрты временем.

— Дай мне минуту, — отрывисто бросает и встаёт, чувствуя как ноги становятся ватой. Милле идёт за ним, не зная, что скажет, подозревая, что ошибся, ведь это невозможно.

— Я обознался, — решает, когда парень останавливается и припадает к уличному фонарю. Обознался. Упрямо твердит, не желая признавать в едва стоящем на ногах пьянчуге свою первую любовь. Так легко поверить в то, что это ошибка. Вернуться назад и со смехом сказать Энни, что зрение уже подводит его и что он перепутал случайного встречного с Адамом. Да, тем самым.

Милле чертыхается и подходит вплотную. Глаза могут отказывать, мозг не верить, но вот как объяснить это чертово сердцебиение и тошноту? Он не пил сегодня, ни капли, наверное зря. Очень зря.

— Годфри, ты стоять можешь? — сейчас пан или пропал. Случайный мужик пошлёт его, а Милле и рад будет свалить. Очень рад.

Милле слишком рад его видеть, а Адам смотрит так, словно увидел привидение.

— Не так уж я и постарел, — хочется буркнуть, но вместо этого Милле произносит тихо: Адам.

Это имя должно застрять в горле, склеить его рот и не звучать с такой явной для Милле нежностью, которая внутри отдаёт грустью.

Вот они, два главных чувства для его первой любви — нежность и грусть.

Милле не может отвести взгляд, хотя видит совсем не Адама, стоящего перед ним. Он видит себя, то, как искал его, как рыдал и отказывался разговаривать с кем бы то ни было. Просто не мог смириться и наверное казалось всем одержимым. Он таким и был. И теперь старые раны ноют, напоминая об ошибках юности.

Милле возвращает себя в настоящее силой и старается быть бесстрастным, хотя сердце и заходится ходуном.Адам выглядит как человек, нуждающийся в помощи. Он не блюет, но, кажется, грохнется в обморок в любую секунду. А ещё выглядит безмерно, безумно больным и уставшим, так что сердце Милле пропускает удар и, кажется, покрывается трещинами.

Давай я отвезу тебя домой? Вызову такси? Давай я.... он слишком напоминает себя подростка, который был готов сделать для Адама всё что угодно, кроме того, чтобы отпустить его. Кроме того, чтобы не рушить его жизнь. Плечи у Милле опускаются, но он оказывается рядом, когда Адам, слегка качнувшись, отрывается от фонаря и пытается уйти.

Нет.

Милле придерживает его за плечи и сохраняет дистанцию. Он не будет лапать бывшего парня, он просто закажет ему такси. Как и любому другому старому знакомому. И это, конечно, ложь. Единственный для кого Милле мог бы всё это сделать — стоит прямо рядом с ним.

— Подожди секунду, — заходит в приложение и вызывает убер, а потом быстро пишет Энни извинения и обещания всё возместить в следующий раз.

То, что он заказал убер к себе домой доходит не сразу, лишь когда он сажает Адама в такси и сам садится рядом.

Милле и правда не знает, что творит, действуя по наитию и извиняясь только когда помогает Адаму выйти из машины.

Тот успевает отрубиться в машине, и Милле почти готов на руках отнести Годфри в квартиру, но он ограничивается тем, обхватывает его, помогая дойти до лифта, а затем и до кровати.

Адам падает в неё не раздеваясь, а Милле только тогда понимает, что сделал, только не понимает зачем. Если подумать, он зашёл слишком далеко, даже если Адам был не особо вменяем. Годфри, кажется, перестал соображать уже у фонаря, Милле не был уверен, что от одного алкоголя можно полностью потерять чувство реальности, но, может быть, Адам плохо его переносит.

Может быть, всё, что угодно, они не виделись как минимум 9 лет. А теперь Милле сам притащил его в свою кровать. В свою жизнь.

Идиот.

Адам всё-таки подаёт признаки жизни, его тошнит, а Милле несётся за водой и урной. Он гребенный идиот, потому что остаётся в комнате, пока Адам не засыпает. А потом остаётся уже без причины, слишком погруженный в свои мысли и созерцание спящего лица. Он бы сделал его фотографию, просто чтобы знать, что это правда было, даже если под утро Адам исчезнет не попрощавшись. Вот только телефон где-то в коридоре и явно разряжен. И, может быть, если Адам действительно исчезнет под утро, ему лучше не иметь напоминаний.

В конце концов Милле засыпает прямо в кресле, втягиваясь в мутный, неприятный кошмар с бесконечными коридорами и комнатами, смутно похожими на те, что были в университете, куда он приехал искать Адама.

Коридоры полны людей и звуков, но комнаты, все как одна, пусты, сколько бы дверей он не открывал. Ему удаётся забыться всего на пару часов, и когда Милле открывает глаза на рассвете, то уже не закрывает их, пока Адам и сам не просыпается.

Would you take my call when I start to crack?

Милле не успевает ничего ответить, слишком шокированный голосом Адама. Черт, он не слышал его так давно, что позабыл эти насмешливые интонации с ноткой осуждения, позабыл и то, какими плавными могут быть слова, даже когда голос Адама хриплый и сухой как песок. Милле не успевает ответить, потому что Адам успевает встать с кровати, всем видом показывая, что ему не нужна помощь ни его, ни чья-то еще. Это он, Милле, захотел помочь, когда его об этом не просили. Да и, если уж честно, хотел ли он помочь или просто проверить, что это правда Адам.

Ты первый на меня посмотрел, вместо слов кидает взгляд в спину и злится. По большей части на себя. Потому что оказывается не готов к тому, что Адам разгуливает по его квартире так спокойно, светит прессом и ничего не смущается. Милле не смеет предположить, что это из-за того, что Адаму комфортно в его присутствии. Скорее всего, это одна из множества новых привычек.

Светить телом в чужих квартирах. Тупо, что ревность подкатывает приступом тошноты. У него нет права на эти чувства. И все же в короткую секунду Милле думает, что лучше бы Адам умер сразу после школы. Так ему было бы легче смириться. Так он мог бы любить его всегда, не видя взрослого, которым он станет. Не испытывая желания придавить этого взрослого к стенке и начать душить.

Когда Милле слышит шум воды, он встает с кресла и перемещается на кухню. Мало кому из его тех, кто оказывался в его кровати, предлагался завтрак, но... Это ведь чертов Годфри. Милле не может иначе, даже если один тут такой сентиментальный идиот. Правда, он не заморачивается: омлет и тосты готовятся не больше пяти минут. Чуть больше времени уходит на то, чтобы сделать зеленый чай с имбирем. Должно помочь справиться с похмельем.

Когда он возвращается, Адам снова в кровати и выглядит так, словно не собирается вставать с нее в ближайшие пару часов. Милле прячет свою радость не только от Адама, но и от самого себя, пока выставляет на тумбочке тарелку и кружку. Ему хочется попросить Адама поесть, но, если честно, права просить у него тоже нет, так что Милле лишь задумчиво прикусывает губу и отходить открыть окно, чтобы проветрить комнату. Он знает, что палится, хоть и старается не смотреть на Адама, не отмечать то, как капли с волос скатываюсь к ключицам. Не думать о том, что тот выглядит совсем взрослым, потому что это неизбежно приведет к мысли, что и сам он уже давно взрослый. Хотя сейчас ничем не отличается от того 16-летнего мальчики, потерявшего голову. Ты был моей первой любовью, помнишь? Милле встряхивает головой и на этот раз смотрит Адаму прямо в глаза, бросая коротко и спокойно: Я в душ.

Есть доля мазохизма в том, как он позволяет себе скользнуть глазами по его лицу и телу, оценивая, пытаясь определить собственную степень влечения. Адам, тот Адам, которого он обожал и практически боготворил, сиял изнутри так ярко, что это ослепляло, но Милле не боялся ослепнуть. Даже потеряй он зрение, образ Адама остался бы в сердце солнечным светом.

Собственно, так и было, только тогда Милле еще не знал, что солнце может испепелять и уничтожать все живое. Когда они расстались, мир потерял краски.

Ледяная вода не помогает прийти в себя. Ничего не помогает, потому что Милле снова и снова возвращается мыслями к парню в своей постели. Милле столько дрочил на него, странно, что руку не вывихнул, захваченный воспоминаниями, тем, как звучал голос Адама, когда он стонал от удовольствия. Все те разы, когда они были друг с другом, забывая о том, что мир в общем-то совсем недружелюбен к ним. Милле представляет как Адам прямо перед ним принимал душ, без труда дорисовывая то, что было скрыто одеждой и тянется рукой вниз, доводя себя до разрядки не больше пары минут. Когда он последний раз дрочил на Адама? Три года назад? Кажется, тогда он пообещал себе, что это в последний раз. Пиздабол.

Он выходит из душа в полотенце, оставляя вещи на полу и понимая, что все чистое белье у него в комнате, где сейчас лежит Годфри. Милле хмыкает, думая о том, что стриптиз вкупе с завтраком уже перебор, так что достает из сушилки спортивные шорты и майку с надписью своего университета. Не то, чтобы Адам заслуживал такой пасхалки. В конце концов, он отказался даже поддерживать с ним связь. Милле прикусывает губу, надеясь заглушить отголоски того, что всплывает на поверхность.

Блядь.

Милле делает себе кофе и старается не смотреть в сторону комнату, оставаясь на кухне. Адаму явно нужен отдых. Милле, к слову, тоже не отказался бы поспать, поэтому он делает себе самый крепкий кофе из возможного на этой кофемашине, и возвращается в комнату.

Это мой... Был, - оставляет комментарий при себе, безропотно отдавая кружку Адаму. Память оставила при себе воспоминания пил ли Годфри крепкий как ночь эспрессо, но, если и нет, то теперь пьет. Милле забирает себе чай, которого явно не касались губы Годфри и отпивает с видом полной покорности судьбе. Так себе обмен, ну и хуй с ним. Зато ему предложили кровать. Его же, но опустим подробности.

Кажется, лучше всего было бы сохранять дистанцию, так у Милле не возникнет желания коснуться Адама, проверить действительно ли он теперь худой как скелет или все-таки припрятал мяса в самых неожиданных местах. Милле запоздало замечает, что Адам теперь в футболке. Его футболке, хотя это и не должно иметь значения, Милле совсем не привязан к вещам, если подумать, его полупустая квартира может служить этому подтверждением. Из личных вещей здесь пара фотографий на кухне, а еще что-то вроде коробки воспоминаний в шкафу. Фотографии Адама Милле хранит именно там.

Теперь, похоже, туда отправится и эта футболка. У Милле живот сводит от того, что мягкая хлопковая ткань прикасается к чертовому телу чертового Годфри. И черт, эта футболка вообще-то была грязной, может, не пропахла потом, но определенно пахла им, Милле. Будь это кто-то другой в его кровати, Милле бы уже стягивал вещи и оставил не только запах, но и отметины по всему телу. Он давно отвык быть с кем-то бережным, но никто и не пытался научить его манерам.

Адама, похоже, тоже, раз он все еще командует в привычной манере. Забавно, что Милле всегда был шелковым рядом с Адамом. Прирученным дураком. Странно, что все еще не смотрит Адаму в рот с привычным обожанием. Чертов идиот. Милле предпочитает не вспоминать, но заваливается на кровать, спрашивая с едва заметной улыбкой: Скорее, к себе, но спасибо за разрешение. Он не раздумывая закидывая голову на плечо Адама, жест слишком доверчивый для того, кто весь вечер боялся прикоснуться. Но его Милле делает не ради Адама, а ради себя. Проверяя и тут же проваливая проверку. Дамы и господа, на кубах единицы.

Тело каменеет внутри и снаружи, Милле напрягается, сжимаясь болезненной пружиной. Тело помнит то, что не должно, помнит эту позу и запах, то, как Адам любит оказываться сверху и покрывать его поцелуями, а сам он сжимал его бедра и гладил поясницу. Не было поцелуев безрассуднее и слаще.

Ему нужно привести мысли в порядок, так он выдает отстраненно: Эта рубашка на тебе - грязная. Не уверен, есть ли где-то чистая. Не хочу встать. Кровать кажется настоящим раем после кресла, хотя и его Милле считал достаточно удобным. Милле не хочет проваливаться в сон, не хочет терять голову от Адама, не хочет задавать вопросы по типу "где ты мать твою был" или "почему ты выглядишь как голум?" хотя последнее Годфри мог бы оценить, учитывая его любовь к.... Это мысль.

- У меня есть вся трилогия Властелина колец. И хоббита. И я не смотрел их с тех пор, как мы расстались. Наверное он полный идиот, сам не знает, чего хочет добиться. Мальчик, обожавший Питера Джексона, остался в прошлом, а парень в его кровати почти незнакомец, но Милле цепляется за это "почти" как за спасательную веревку. Использует пароли из прошлого, будто его можно воскресить. Впрочем, даже если он выиграет всего один день это будет не зря. Может, он поймет, почему у них ничего не вышло. Или узнает, как это могло бы быть, сложись всё иначе.

Милле закатывает глаза и встаёт с кровати, направляясь к шкафу. Конечно же, Адам не попросит чистую футболку, он будет брать то, что он будет хочет, не спрашивая разрешения. Если подумать, разрешения он попросил только однажды, когда предлагал Милле стать его парней и звал на выпускной бал. Даже сейчас это воспоминание дарит ему тихое счастье, смешанное с грустью. Поэтому он выбирает среди рубашек ту, что может понравится... по крайней мере понравилась бы Адаму из прошлого.

Чёрная майка с надписью may the force be with you и магистром Йодой.

— Вот эта чистая, — протягивает, оставляя за Адамом право выбирать, хочет ли он надеть ее или так и остаться топлесс. Не то, чтобы второй вариант был плох, просто он создаёт больше искушений для Милле.

Будь на месте Адама любой другой парень, которого Милле решил привести в свой дом, Лантоши бы не осторожничал, воспринимая такое поведение как разрешение. В конце концов все всегда знали, зачем идут к нему.

А Адам... мало того, что Милле притащил его к себе без спроса, так ещё и был его первой любовью. И, если честно, отличался от всех парней, которых Милле когда-либо заваливал на кровать.

Уже после школы Милле сторонился всех, кто хоть немного казался ему похожим на Адама. Чаще всего он выбирал тех, кто был ниже, темнее и по цвету кожи и по цвету волос или же напротив блондинов и блондинок с голубами глазами. Всех, кто не вызывал ассоциаций, не заставлял сердце заходится в болезненном беге, как однажды, когда в своей собственной столовой он увидел парня со спины ужасно похожего на Годфри.

Милле тогда чуть было не вырвало от волнения, а ещё его тогда еле остановили от глупой попытки пойти и посмотреть на того парня, так сильно напомнившего ему Адама.

Но сейчас тот типаж, которого Милле так избегал, лежал в его кровати, более того, не просто типаж, а, можно сказать, оригинал, первоисточник, начало всех начал.

Это было схоже с тем, как если бы его любимым блюдом был рис со специями, но он отказывался от него в пользу других блюд и даже был доволен, а теперь перед ним стоит этот долбанный рис, и Милле, глотая слюни, сдерживается от того, чтобы не наброситься на него. Вдруг это больше не его любимое блюдо и будет не так вкусно, как раньше?

Милле ставит режиссерскую версию и ложится обратно, опуская голову на плечо Адама и на этот раз приобнимая его сзади, как часто делал раньше, когда смотрели кино.   Вот только на этот раз никто из взрослых не смог бы им помешать, они сами стали взрослыми.

Первые полчаса Лантоши не отвлекается, только потом, когда Милле улавливает легкий запах его же геля для тела, который на Адаме звучит иначе, внимание с экрана начинает перескакивать на парня рядом. Милле знает, что стояк — это обычная физиологическая реакция, иногда даже не связанная с людьми поблизости, но сейчас всё довольно очевидно. Он хочет Годфри. Физиология ли тут виновата или психология уже не так важно, осталось решить, что с этим делать.

— У тебя есть кто-нибудь? — вопрос слетает раньше, чем должен был, сильно раньше конца фильма, так что Милле ждёт втыка за столь непочтительное отношение к Питеру Джексону, вот только он все равно уже задал его и готов к последствиям.

Он должен знать сейчас, потому что у Адама может быть парень или девушка или даже и то, и другое, так что Милле стоит держать свои руки подальше. Забавно, но как раз в ту секунду, когда Милле спрашивает, со всей ясностью он понимает, какой ответ хочет услышать. Ответ нет.

— А у тебя на руках появились глаза? — выходит скорее удивленно, чем едко, Милле неловко от того, каким беззащитным он ощущает себя прямо сейчас, когда Адам так уверенно и спокойно начинает трогать его снизу. Нет, это безусловно возбуждает, дыхание сдавливает, а приток крови в сторону шорт заставляет мозг отключиться. Сейчас один, — отдается эхом, наверное, это хорошо, значит, никаких измен, никаких угрызений совести. Вот только Милле не может отделаться от вопросов: "сколько их было после меня?", "кто посмел трогать тебя", "кому ты разрешил любить себя?"

Ты любил еще кого-то? — лучше не спрашивать и не знать, Милле не ревновал Адама из прошлого, они были всем друг для друга и не искали ничего другого. Адама из настоящего Милле не знал, так что ревновать было некого. Не знал до сегодняшнего дня. Да и сейчас не знает.

Если убрать розовые очки с глаз, если посмотреть на Адама как на незнакомца, черт, он практически точно решил, что у этого парня проблемы. С питанием или с личной жизнью, или с алкоголем, или со всем сразу. Секс проблемы не решает, но иногда он помогает отвлечься. Может, это Адаму и нужно. А Милле... всегда хотел давать Адаму то, что ему было нужно.

— Останься со мной на выходные, — Милле без понятия, какие у Адама планы и сколько времени он готов уделить своему первому бывшему, более того, он без понятия, зачем это ему самому. Разум подсказывает, что лучше всего ограничиться перепихоном и не усложнять, может, обменяться контактами, встречаться иногда... Разум подсказывает, но Милле от этого воротит, он никогда бы не смог относиться к Адаму как к парню на одну ночь, это казалось практически кощунством.

Милле не выдерживает возникшей паузы и припадает к шее Адама, касаясь губами с отчаянной горячностью: Сделаю всё, что пожелаешь. Милле не хочет просить, даже в школе, когда он, очевидно для всех, обожал Адама, ловил каждое его слово, каждый жест, Лантоши игнорировал прямые просьбы, предпочитая сделки, компромиссы. Иногда и грубые манипуляции.

Никто не говорил, что он должен играть честно. Ведь и Адама Милле получил совсем не в равной борьбе.

Что ж, какие-то вещи не меняются. Миле оказывается сверху и придавливает Адама своим весом, но вместо того, чтобы начать целовать, замирает на секунду, чтобы запечатлеть на подкорке то, каким Адам выглядит сейчас. Ты заставляешь мое сердце трепетать.

Есть что-то правильное и безмерно привычное в их позе. Милле кажется, что это один из его кошмаров, когда через секунду, две до поцелуя в комнаты врываются родители Адама или полицейские или одноклассники. Список действующих лиц может быть бесконечен. Конечен лишь исход, при котором Милле снова и снова оказывается один.

— Я скучал по тебе, — Милле знает, что эти признания никому не нужны. Они уже ничего не значат и ничего не изменят, но Милле пожалеет, если не скажет сейчас, до того, как Адам исчезнет из его сна.

— Я искал тебя, — на этот раз Милле тянется к другой стороне шеи, к тому месту, которое так любил целовать, где чертил губами сердечки и их имена, где... теперь находится маленькое тату с инициалами м.л. Милле слишком ошарашен, чтобы поверить, что эти буквы о нем, но о другом варианте думать не может и целует очертания, словно так может выразить благодарность. Даже если Адам и забыл его, какое-то время он все же помнил. Какое-то время Милле еще оставался Адаму дорог настолько, чтобы выбить эти буквы на теле. Милле наклоняется и целует Адама в шею, зная, что оставит после себя отметины.

Я почти смог забыть тебя, но ты появился, чтобы все мои усилия пошли в пизду, да?

Может быть, Милле все же не зря говорит свои запоздалые признания. В глазах у Адама что-то меняется, весь его взгляд меняется, становясь затравленным как у дикого зверя во время охоты. Милле знает этот взгляд, хорошо запомнил его в те, последние месяцы перед тем, как потерять Адама, так что его сердце сжимается. «Не уходи. Не смей».  После стольких лет, даже не зная наверняка, Милле все же догадывается, от чего Адам убегал тогда. Только не уверен, смог ли убежать, особенно сейчас, когда видит эту брешь на лице.

О чем ты думаешь? Что стряслось? — Милле мог бы спросить так раньше, трясти Адама, допытываясь снова и снова, не повышая голос, но с каждым разом ожесточаясь. «Ты не любишь меня на самом деле? Не хочешь? С девочкой было бы проще?» Все мысли, что грызли тогда изнутри, всё, что Милле так и не смог озвучить из-за чувства вины. Его почти не трогали, травлю организовали лишь для Адама.

«Прости меня за то, что испортил тебе жизнь.»

Милле вздрагивает и прикусывает губу. Он не будет эгоистом на этот раз. Постарается не удерживать Адама силой, хотя мысль о том, что Адам уйдёт бьет поддых. «Идиот. Дурак. Мог бы и сам догадаться, что башку снова от него снесет.» Ругай себя или не ругай, права допытываться у Милле нет.

Есть лишь привилегия быть рядом, быть сейчас с Адамом, касаться его плеч и покрывать поцелуями ключицы. Он и мечтать о таком больше не мог, так что теперь целует Адама так, словно тот хрустальный, словно возможность целовать его сейчас — божественная награда, редчайшая удача. Так ведь и есть, пусть когда-то Милле думал, что их с Адамом поцелуи никогда не закончатся. Когда-то он был очень наивен.

Милле стягивает с Адама джинсы и смотрит с легко читаемым восхищением. Ты так и остался прекрасен. С жаждой во взгляде засматривается на обнаженное, красивое тело, не чувствуя больше нужды в словах, но всё-таки произносит как обещание: Я постараюсь, чтобы этот секс был не неловким, а лучшим.

Он и сам знает, что берет слишком высокую планку, Адам не из тех, кого легко впечатлить. Вряд ли в этом он бы изменился, хотя Милле и не против проверить, спросить в конце оценку шутливо и беззаботно. Прямо как раньше.

Хотя раньше он никогда не сделал так. Не спустился бы прямо к ногам, начиная выцеловывать дорожку от голени. Раньше он бы перешёл к основному блюду, но сейчас наконец осознал ценность аперитива.

Милле не хочет ничего упустить, усердно запоминает родинки, шрамы, которых не было или, может, которых не замечал. Касается бёдер языком, чувствуя, как возбуждение и запах ударяют в голову. Адам все ещё пахнет его гелем для душа, а должен пахнуть им. От этой мысли сердце падает куда-то вниз.

Милле всегда хотел быть для Адама самым лучшим. Единственным и неповторимым, потому что таким был для него Адам. Милле сглатывает и оставляет засос на коже. Он и забыл, какими яркими бывают ощущения, вспомнил лишь когда услышал тихий стон.

Милле вспоминает их первый, неловкий раз, когда они оба не особо представали, что нужно делать, но зато смеялись как идиоты при просмотре порно... зато стали серьёзными, когда начали исследовать друг друга. Они были так увлечены и в то же время невинны.

Милле не верит своим глазам, но видит, как дрожат его руки и перекладывает их на талию Адама, словно показывая: Видишь, как сильно я боюсь облажаться? Видишь, что ты делаешь со мной? Эта дрожь заставляет его вспомнить тот первый раз, когда он хотел облизать Адама со всех сторон, особенно там, но застеснялся.

Сейчас он стесняться не будет, опускаясь прямо к ягодицам и мягко раздвигая. Мысль о том, что Адаму может не понравится или он будет против приходит запоздало, когда Милле уже ласкает языком кожу вокруг ануса. Очень по-гейски, открыто и чувственно, словно они в отношениях и уже много лет, а вовсе не встретились после долгой разлуки.

Милле хочет, чтобы Адам расслабился, чтобы не думал ни о чем, лишь получал удовольствие. Поэтому он медлит, пока не чувствует, как Адам тает и раскрывается, пока не начинает дышать чаще, то и дело срываясь на стоны. Милле использует язык, пальцы, смазку, все, что знает и умеет, чтобы войти максимально легко, но все же он тоже нежелезный.

Он торопится, надевая презерватив, закидывая на себя ноги Адама и придерживая его бедра, перед тем, как толкнуться навстречу.

На секунду он ощущает, как Адам вздрагивает всем телом, и эта дрожь проходит насквозь, достигая нутра. Милле шепчет имя Адама как молитву, думая о том, что так хорошо ему давно не было. Но это и не удивительно, они всегда резонировали друг с другом. Жаль только, что хорошего секса не хватило, чтобы сохранить их школьную любовь.

— Плевать, — думает Милле, когда видит алеющие кончики ушей, когда слышит прерывистый голос Адама и чувствует, как тот сжимается внутри. Откровенно говоря, ему сейчас плевать на все. На простыни и одеяла, на неотвеченные сообщения и работу, оставленную на выходные, на то, что у него были планы на сегодняшний день. Плевать.

Он ускоряется, надеясь не причинить Адаму лишний дискомфорт. Милле вовсе не считал, что боль — необходимый ингредиент. Удовольствие и страсть необязательно нужно приправлять отсутствием контроля и причинение пусть и несущественного, но вреда. Поэтому до самого конца он сдержан и нежен, даже когда с толчком вбивается в Адама во время своего оргазма.

Не больше семи минут. Милле практически уверен, что все заняло не больше шести, максимум десяти минут. То, что не понравилось бы девушек, для парней как раз таки нормально, так что Милле притягивает к себе Адама и утыкается в его плечо, практически немея от счастья.

Милле не решается целовать Адама сейчас, для начала было бы неплохо сполоснуть рот и наверное разрядить обстановку, поэтому Милле шепчет на ухо почти что игриво: В отличие от первого раза мы знали, что делаем, Годфри.

Милле называет Адам по фамилии по привычке и тут же одёргивает себя, интуитивно чувствуя, что фамилия может напомнить Адаму о семье, если точнее, об отце. А это не та тема, куда ему стоит лезть с разбегу. Поэтому он надеется отвлечь Адама, плавно покрывая поцелуями шею.

И забывает, что сам не должен снова увлекаться. Не после того, как Адам закончил их отношения. Потом, правда, пошёл на попятную... и исчез через пару дней.

Милле до сих пор не может понять, что было больнее: видеть, как твой парень больше не хочет быть твоим парнем или то, как твой парень исчезает в пустоте, не оставляя после себя ничего. Не оставляя даже сраного письма со словами: мне жаль.

Милле рыдал, срывался на всех в приступах ярости и грустил. Думал, что никогда не простит, но просил. Сейчас кажется, что он бы что угодно Адаму простил. Только вот Адаму знать об этом необязательно.

— Ну и какой будет твоя оценка? — спрашивает с долей любопытства и насмешки, хотя внутри все сжимается. Что ты думаешь обо мне? Как я тебе? Ты вот мне все ещё... нравишься.

Адам начинает сыпать вопросами, и Милле успокаивается. Что-то привычное, пусть и позабытое. Так гораздо лучше, чем молчать, беспокоясь о куче вещей, которые происходили, происходят или произойдут.

— Я этого не планировал, — отвечает по порядке, но почти сразу же тушуется. То есть, ты же был пьян, я бы не стал... домогаться, — заканчивает тихо, понимая, что, возможно, звучит слишком правильно, но не в его правилах было пользоваться чужими слабостями. Он слишком поздно понимает, о чем был вопрос и слегка краснеет, хотя он и так наверное раскраснелся после физических активностей, но отвечать на вопросы все равно смущает, так что Милле обхватывает Адама, опуская голову ему на грудь.

— Это ведь был ты. Я не мог пройти мимо. И отпустить тоже не мог, — к горлу подкатывает комок из сожаления и грусти, но Милле лишь делает короткую паузу: я тоже захотел узнать, как ты.

— Один, — отвечает, понимая, что даже если бы и не был один, то с этой минуты завершил бы любые свои отношения. Может быть, это было бы поспешно и глупо, скорее всего, ужасно болезненно для всех, вот только Милле не смог бы иначе. Он всегда считал Адама особенным, наверное, это и есть его главная ошибка и даже слабость.

— Ммм, и те, и другие, — Милле прищуривается и наконец сам задаёт вопрос: А у тебя?

— И нет, я не стал бы ни с кем спать по старой памяти, — эта реплика его даже смешит, так что Милле улыбаясь, разворачивается и прикусывает кусочек шеи. Он не будет добавлять, потому что это уж слишком хвастливо, что при желании  мог бы каждую ночь проводить с кем-то новым, Лос-Анджелес большой, люди приезжают в него безостановочно, так нет ни единого шанса, что когда-нибудь варианты закончатся.

— Эта имбирная херня, — терпеливо начинает объяснять Лантоши, —  замечательно помогает от головной боли и прочих последствиях похмелья, в отличие от кофе, кстати, - да, он зануда, но это не отменяет его желания помочь, даже если от его помощи отказываются с самым забавным в мире выражением лица.

— А по поводу завтраков — обращайся, я могу их готовить хоть каждое утро, — Милле забывается, позволяет себе забыть о том, что он встретил Адама меньше суток назад. У этого Адама, скорее всего, уже есть планы на завтраки, на всю жизнь, так что он со своими предложениями вряд ли впишется. Милле хмурится и, сам того не замечая, напрягается всем телом.

— Хочу ещё раз, — подтверждает наконец, — чтобы тебе всё-таки было с чем сравнивать, — улыбается слегка, и вместо того, чтобы остаться в кровати, поднимается и тянется к Адаму, — но в ванне, она просто потрясающая. С подсветкой и массажными струями или как там эта хрень называется.

Если бы Адам спросил, Милле бы рассказал о всех 4-ех режимах воды и о том, как добавляет морскую соль и пену, притворяясь после тяжелого дня морским чудищем. В душе ему всегда немного 16.

Но вместо рассказов он предпочитает показать, так что тянет Адама на себя, предупреждая: Ещё секунда и я тебя понесу на ручках как принцессу.

- Я не был пьян, - Милле скептически хмыкает, но не комментирует, разговоры про "я был срезв как треклышко" на его памяти всегда заканчивались одинаково.  Но, может, Адам действительно был трезв, тогда встает вопрос от чего его так расплющило. Милле уже готовится спросить, как слышит про себя и про девушку. Пройти мимо. Лицо Милле ничего не выражает, но внутренне он съеживается как от удара.

- Ты и прошел мимо, - его голос тоже ничего не выражает, у него нет права обижаться, так что Милле лишь прижимается к Адаму, наслаждаясь теплом и запахом его тела. Похоже, теперь он будет вечно благодарен Энни за две вещи: за то, что вытащила его из дерьма и за то, обратила внимание на парня, палящегося в его спину. Хотя в том, что Милле все же обернулся, ее заслуги нет. Лишь слепая фортуна, которая будто бы в шутку вернула ему объект его грез. Слишком хорошо, чтобы быть правдой, и все же... Это правда.

Даже если это всё на одну ночь или, чем черт не шутит, на две, он не должен терять ни минуты. Милле берет Адама за руку, удивляясь тому, насколько легко и свободно чувствует себя с ним после стольких лет. Рядом с Адамом он всегда открывал всего себя, все свои глупые и неловкие мысли. Поэтому когда он слышит нервную череду вопросов от Адама, то отвечает первое, что приходит на ум и, на удивление, это самое правильное.

- Раньше мне казалось, что я никого не любил, кроме тебя, - Милле бросает взгляд на экран, на бескрайнюю дорогу и зеленые поля Новой Зеландии. После выпускного он надеялся, мечтал, отправиться туда с Адамом. По плану Милле там он бы сделал Адаму предложение, а тот, конечно же был бы в восторге и сказал ему "ДА", по крайней мере Милле так казалось. Наивно и глупо.

- Сейчас думаю, что любил, но не так, как тебя. Нет никого, кого я бы мог любить так же, - выходит спутанно и, наверное, непонятно, хотя, кажется, в прошлой жизни Адам понимал. Мог даже заканчивать за ним предложения. Вид телепатии доступной только влюбленным.

- Кроме тебя, - Милле ощущает себя гораздо более обнаженным в этой ситуации от собственных слов, чем от отсутствия одежды. Так что встряхивает головой, сгоняя сентиментальные и грустные мысли, и продолжает уже спокойно: Я никого не люблю романтически, отношений тоже нет. Милле не добавляет, что не считает секс на одну ночь отношениями. Не добавляет, потому что не хочет, чтобы Адам счел их секс сексом на одну ночь. Чего бы Милле не хотел от Адама сейчас, это все еще не только секс. Пусть он и ведет себя иначе.

То, что Адам оказывается исключительно по парням, Милле воспринимает с долей иронии. Сколько они там с Дианой встречались? С пятого класса? Их отношения доставили Милле немало душевной боли, пусть он старался не показывать этого Адаму. После стольких лет понятно, почему Адам не хотел отказываться от мысли, что он просто экспериментирует, что он просто немного би. Так проще, чем в один момент узнать, что в твоих реальных предпочтениях значатся только крепкие мужские задницы и гибкие члены.

Милле не хочет спрашивать, сколько их было, не хочет, но язык прям-таки зудит. Единственное, что Милле может выдать, это шутку про принцессу. И то, в итоге именно он оказывается на руках. Милле не хочет говорить, как заходится его сердце. Это точно от страха звездануться с высоты, а вовсе не от того, как он ощущает себя на руках у Адама.

- Пока не увижу, не поверю, - беззлобно подтрунивает Милле, принимая и ответное поддразнивание про рост. Когда-то давно он этого стеснялся. Когда-то давно он смотрел на Адама снизу вверх в обоих смыслах. Похоже, он действительно повзрослел.

И Адам тоже, хотя возможность видеть его дурашливое настроение, действует на Милле опьяняюще. Милле следует за ним почти что с обреченной покорностью, ведь если бы Адам объявил, что захватывает его квартиру, Милле бы лишь спросил, где оставить ключи. Я одержим.

Милле обходит Адама и наклоняется к ванне, чтобы включить воду и добавить пены, а еще дать Адаму возможность еще раз оценивать его тело. В конце концов он сейчас в отличной форме, если у Адама есть глаза, а в этом Милле уверен, он оценит. Желательно еще, чтобы мозги у него отключились достаточно.

-Ты бы стал моим супругом? - спрашивает буднично, пока добавляет соль и сладкое масло, смесь розы и персика, подарок Энни, но Адаму об этом знать необязательно.

- Гипотетически, - добавляет Милле, когда видит взгляд Адама и начинает паниковать.

Чего-то такого и следовало ожидать от Адама. Милле напрягается при прикосновении члена, но не может не возбудиться, когда слышит шёпот Адама.

— То есть, ты решил устроить тест-драйв перед покупкой? — уточняет вкрадчиво, стараясь не прижиматься вызывающе задницей к бёдрам. Адам откликается на его движения слишком чутко, так что Милле слегка кружит.

— Тогда тебе точно придётся взять на себя ответственность, — может, ему не стоит продолжать эту тему с браком, вот только у Милле перехватывает дыхание. Он нагибается ещё раз, чтобы достать презерватив и всучить его Адаму, а потом вполоборота шепчет, понимая что волнуется: Ведь я ни с кем не был снизу после тебя.

В этой короткой фразе слишком много скрыто. Начиная от «постарайся нормально растянуть меня, Годфри» заканчивая чём-то вроде «ты всегда был единственным».

Это чистой воды манипуляция, глупая надежда, что если закидает Адама намеками, признаниями, если даст ему всё, что тот хочет, даже больше, то Адам останется с ним. Никуда больше не исчезнет.

«Скажи, что любишь меня.»

Кажется, он попросил Адама об этих словах после того, как Диана подошла к нему после уроков и вежливо сказала отстать от ее парня. «Ведь он все равно не будет твоим.» Милле многое мог выдержать, сделав каменное ебало, но тут даже он дрогнул. Мог лишь тупо смотреть ей вслед, чувствуя как внутри все переворачивается.

Адам тогда тоже не смог ничего ему сказать, только бесконечно извинялся перед ним и обещал поговорить с Дианой. «О чем? О своём любовнике?» — хотел тогда спросить Милле, но вместо этого молча достал косяк для себя и для Адама.

Милле не хотел ничего усложнять. Не хотел, но усложнял, меньше всего желая приносить Адаму неприятности.

Тогда он не услышал признаний. Адам выполнил его просьбу позже. А потом... на выпускном Милле сиял, думая о том, что парень Дианы всё-таки стал его.

Просто ненадолго.

Старая боль накатывает волной, Милле морщится, прикусывая губу до боли. Сейчас нет места обвинениям, сожалениям и грусти. Ошибки прошлого там и остались, пусть сейчас Милле очевидно занимается их воспроизведением.

— Натяни меня.

Милле бы никогда не смог признаться, что запах от геля когда-то напомнил ему об Адаме. Вызвал смутные ассоциации, но Милле вцепился за них так, словно именно этим гелем и пах Адам. Словно этот запах - его, а значит, даже если его нет, то можно сохранить хотя бы запах, законсервировать в бутылке с приятной расцветкой, намыливать раз в неделю, теша старые раны, плотно сросшиеся с фантазиями.

Вот только Милле никогда не стал бы представлять эту сцену, Адама, бережно намыливающего его руки и плечи, так родитель мог бы мыть своего ребенка, так что... Милле смущается. Было бы проще, если бы Адам просто поддался желанию, Милле прекрасно ощутил тот стояк, который упирался в его ягодицы, было бы понятнее... но, наверное, в этом и был смысл. Милле чутко реагирует на каждое прикосновение, смешивающееся с ощущением теплой воды и пены. Теперь, даже если бы Милле захотел, не смог бы избавиться от этой плотной ассоциативной связки - вода, пена, Адам.

Когда Адам доходит до волос, Милле закрывает глаза. Секс для него всегда был про заботу и ответственность. Доставить удовольствие партнеру, быть чутким и не причинять боль поспешностью. Наверное, поэтому он так легко разбивал сердца. Бережно относился к телу, завоевывая душу почти что играючи, но сам никого не впускал внутрь. Я сох по тебе и без тебя. В этом есть своя ирония, только на этот раз Милле не смешно. Внутри острая боль, словно он получил свежую рану.

Тебе не стоит быть со мной нежным, если ты планируешь уйти. Милле скажет Адаму, скажет, только позже. Это всё усложнит, испортит, вынудить Адама уйти, а Милле скорее всего купит несколько бутылок текилы, чтобы ужраться как свинья. Правда, гарантии, что он сможет жить как раньше, это не даст. Похуй. Милле тянется к губам Адама неспешно, словно у них в запасе вся жизнь, словно Адам останется, будет засыпать вместе с ним каждую ночь. Милле целует Адама так, словно всегда любил, словно любит, словно всегда будет любить.

Ему слишком многое нужно успеть, вот только Милле без понятия, сколько у них есть времени, так что он боится, до чертиков боится позволить себе слишком много, снова начать надеяться. И все же он прижимается к Адаму вполне доверчиво, стараясь расслабиться, хотя внутри все сжимается и дергается от ощущения пальцев. Милле прижимается к шее Адама, опираясь на него, впитывая запах и тепло и думая обо всем сразу, но больше всего о том, первом разе, когда он стянул с себя джинсы и опустился на колени. Тогда было совсем не стыдно. Тогда все казалось правильным, предлагать всего себя, подставлять задницу и стонать от удовольствия. Милле сглатывает, а затем понимает, почему все казалось правильным тогда. Он ведь любил Адама, знал, что Адам любит его. А значит, как бы грязно не звучали их стоны, все что было между ними, было чисто и невинно.

А сейчас? Милле не хочет признавать, что все эти годы держал своё сердце закрытым. Отдавал людям лишь остатки, сохраняя все, что можно для призрака. Мальчика с карими глазами, которому давно пора было переселиться из головы Милле в прошлое. И сейчас, если этот взрослый, в которого превратился тот парень, трахнет его, Милле, и уйдёт, то это будет прекрасным наказанием. Тем, что он, бесспорно, заслужил за разрушенную первую любовь.

Милле чуть улыбается своему приступу мазохизма и послушно кивает на короткое: в комнату. Пасхалки из прошлого, будто ролевые игры, в которых Адам мог быть более властным, даже жестким, Милле тогда думал, что неосознанно он копирует собственного отца, но оставлял свои мысли при себе. В конце концов от такого голоса Адама у Милле всегда бегали по телу мурашки, даже сейчас побежали. Снова.

Туалетный столик - не самое удобное, что есть в ванной, но Милле соглашает безоговорочно, подчиненный порыву сильнее рационального и понятного. Он раздвигает ноги.

Ты, итак, лучший парень, что у меня был.

— Ты мог бы даже остаться и на завтрак, — протягивает буднично, тем же тоном, каким Адам задал свой вопрос. Их разговор сейчас - будто партия со старым знакомым, Милле ловит между строк, между тягучими поцелуями, между взглядами, от которых тянет внизу и внутри. Черт, черт. Кажется, если Адам откажется от завтрака, от всего завтра, потому что Милле устроит целое нахуй представление из приготовления, из самого завтрака, а потом невзначай включит следующую часть Властелина, закажет их самую любимую пиццу — красную сицилийскую, три вида сыра, два вида мяса. Милле уверен, что сработает. Даже если Адам теперь предпочитает другие пиццы, даже если больше не любит ту самую сицилийскую, то все-таки сможет прочесть между строк или даже на лбу Милле неоновую вывеску: останься.

— Нет, я... — Милле не успевает закончить, только лишь рот разинуть и смотреть, как Адам опускается на колени. Член радостно подскакивает навстречу, так что Милле еле сдерживается, чтоб не придержать его рукой аля "полегче, приятель, полегче..." Вот только легче не становится. Адам будто специально мучает его, растягивая удовольствие, медленно, нежно, сосредоточенно. Он выглядит как ебучий ангел, спустившийся с небес на землю, чтобы сделать ему, Милле Лантоши, отсос. Слишком нереально, чтобы быть правдой, но Милле все-таки проверяет, касается реальности, зарываясь в шелковистые волосы. О черт. Он старается не мешать Адаму, чуткий к его темпу и движениям, но и сам не замечает, как все настойчивее притягивает Адама к себе. Адам не дает ему кончить, так что с губ Милле слетает разочарованно хриплый, жадный и возбужденный стон. Милле на секунду теряет ориентиры, лишь смотрит удрученно, пока не находит его бедра, не напоминает о том, что они еще не дошли до самого главного.

Милле с готовностью кивает, слишком возбужденный и жаждущий, чтобы думать о чем-то другом, кроме члена Адама между ягодиц.
—  Хочу быстро, — может, он об этом пожалеет, но это будет завтра. Сейчас он пожалеет лишь о том, что позволил Адаму замедлиться, поэтому сильнее прогибается, давая понять, что хочет Адама прямо сейчас.

В Милле говорит не только желание секса, им приправлена гораздо более сильная и давняя эмоция, ебучая сумасводящая тоска, когда член Адама оказывается внутри, Милле кажется, что Годфри может заполнить его. Может заполнить ее. Вернуть всё обратно, как было, как должно было быть. Вот только тоска лишь нарастает внутренним разрывом, Милле прошибает на слезы, смешивающиеся с потом и водой. Он был целым, склеенным заново и фальшивым в каждом своем новом кусочке.

— Адам, — Милле стонет при каждом толчке, заполняя комнату звуками имени, которое так давно запрещал себе произносить. Адам. А... дам. Он сам наслаждается звуками, зная, что Адам тоже их слышит, не может не слышать и даже если уйдет, то точно запомнит, как Милле стонал его имя без перерыва с оттенками наслаждения, боли, горечи и жажды. И тоски.

— О черт... — он кончает чуть раньше, уже после собственной вспышки оргазма чувствуя, как Адам расслабляется и останавливается, прижимаясь к нему вплотную. Милле улыбается и хочет пошутить, что хреново они помылись, раз снова оба потные и грязные, но шутки застревают. Для шуток наступит время, когда он снова сможет быть беззаботным рядом с Адамом, но не сейчас, когда он собран и сосредоточен, пока оценивает каждый шаг и каждое слово, оставляя только самое важное. Как этот поцелуй, с которым он тянется к Адаму, целуя его размеренно и глубоко, не как благодарность, а как завершение. Милле смотрит Адаму в глаза, словно так сможет заглянуть в его мысли, но там плескается удовлетворение, такое же отражается и в самом Милле, так что он просто улыбается: Я скучал по этому. По тебе.

Ему не хочется рушить равновесие, слишком хрупкое и невесомое, готовое рассыпаться от любого громкого признания и даже чувства. Милле итак кажется, что он выложил карты на стол, а еще легкие, сердце, печень, почки, задницу и член, последнее уж совсем крайний аргумент, но все же.... Это уже перебор, слишком много для ночи с практически незнакомцем, даже если он  — Тот Самый Парень из прошлого. Before anyone else. Сам себе напророчил, получается.

— А теперь я хочу обратно в постель, Властелин колец все еще ждет нас.

Я ошибался, - Милле замирает, напряженно вслушиваясь в продолжение, но Адам будто бы сменяет тему, а может, действительно не хочет говорить ни о чем кроме секса. Милле его понимает, у него самого плавится всё внутри, поэтому он тянется к Адаму за поцелуем. Губы движутся навстречу нежно и настойчиво, сейчас нет места спешке и беспокойству, время замедлилось, чтобы дать Милле шанс знаково открыть для себя Адама, каждую его черту, каждое движение и даже звук. Милле доверяет ему на глубинном уровне, бессознательно и бесстрашно, хотя даже он способен увидеть иронию. Из всех людей на свете именно Адам причинил Милле больше всего боли. Именно он был нужнее всего.

- Тогда придется ее снять, - шепчет тихо, не скрывая легкую улыбку, которая больше относится к  нему же, потому что... ну что там снимать, шорты одни, до майки он так и не добрался. Не увидел смысла, не потому что заранее знал, что пару раз им будет недостаточно, вовсе нет. Просто чувствовал себя достаточно комфортно, чтобы не утруждаться. Милле никогда не стеснялся своего тела, но все-таки одежда всегда воспринимается как преграда между ним и миром, всеми другими людьми, которым не выпадет шанса увидеть его открытым и доверчивым. Если бы не их с Адамом прошлое, Годфри тоже бы не увидел.

- Я думал, у нас может получиться, - слова срываются с губ легко, но послевкусие от них тяжелее никуда. Даже не так, - Милле чувствует, как напрягается Адама, но даже это не заставляет его заткнуться, - Я был уверен, что всё получится. Достаточно с Адама откровенности, достаточно слов, разящих сожалением. Милле не хотел горевать о прошлом, не хотел знать, скучал ли Адам, хотел ли Адам вернуться. Но в том, что он говорил сейчас не было ни горечи, ни грусти.

Только желание развязать давно затянутые узлы.

- Я никогда не был настолько счастлив, - Милле заставляет себя не отводить взгляд, если Адам не сможет принять эту правду, то он все равно должен увидеть это. Принять то, что его первая и единственная любовь - трус, принять и возможно простить. Если честно, меня немного разрушило то, что я стал причиной твоего несчастья. Не немного. Раздавило полностью.

- Я хотел бы попросить прощения. Мне жаль. Я не жалею о том, что было между нами, - просто не посмел бы жалеть, - Но я жалею о многих словах и решениях. Меньше всего я хотел давить на тебя. Но... ты и сам всё знаешь. Прости, что был таким идиотом.

Милле не очень понимает намеки, так что хорошо, что Адам говорит всё как есть. В нем нет ни сожалений, ни ожиданий. Время превратило огонь в уголь. Уголь стал алмазом. Милле режет себя об острые края, когда прижимает его ближе, ощущая биение сердца через ребра и грудную клетку.

Еще ближе. Милле держится за бедра Адама, выверяя темп, вымеряя дыхание, которого хватит, чтобы продержаться до всплеска оргазма. У него нет фетиш на афиксию, но прямо сейчас мысль кончить и задохнуться выглядит довольно привлекательной. Тогда ему не придется смотреть на то, как Адам уходит, снова исчезает из его жизни.

- Мои вкусы не меняются, - отвечает просто, почти беззаботно, но внутри сжимается не от фрикций, а от давно спрятанного чувства тоски. Может, для них обоих было бы лучше, если бы предпочтения Милле изменились. Если бы он смог усидеть на месте, а не погнаться за призраком прошлого, упрямо обитающим на подкорке подсознания.

И все-таки мы те, кто мы есть.

С дрожью и покалыванием внутри Милле кончает, прикасаясь губами к шее, ключице, плечам Адама, держа его крепко, почти что назло самому себе. Держа, когда давно пора отпустить.

- Останься, - шепчет медленно, не доверяя своему голосу, не доверяя самому себе и той странной уверенности, которая возникла в тишине двух бьющихся сердец, двух тел, сцепленных друг с другом звеньями цепи. Я хочу узнать тебя снова. Собрать кусочки тебя, переставить их местами, выкинуть старые и поставить на их место новые.

Желания - опасны. Иногда для них бывает слишком поздно.